Выборы кончились. Начался Транзит. Почему так важны следующие 6 лет?
Интриги в вопросе "кто будет следующим президентом Российской Федерации?" не было. Однако, выбрав ВВП, мы (как нация) осознанно или интуитивно доверили ему нечто большее, чем просто новый президентский срок. А именно — выстраивание переходного периода от сегодняшней России, которую в консенсусе с нацией конструировал сам Путин, — к новой, если угодно, постпутинской РФ.
В этом смысле невзрачность текущей президентской кампании Путина не должна удивлять. В условиях, когда его легитимность никем серьезно не оспаривается, время демонстрировать результаты, подводить итоги и выходить к народу на суд еще не пришло.
Конечно, это резко контрастирует с западными странами, где избирающиеся на новый срок главы государств должны из кожи вон лезть и все глубже погружаться в популизм, чтобы остаться в своем кресле. Но в этом и состоит российский контекст, где целесообразность ценится выше, чем формальные процедуры и театрализованные шоу. Таким образом, задачей Путина будет определить и показать: какая политическая конфигурация ждет нас по окончанию срока — в 2024 году.
Мы уже наблюдаем некоторые контуры этого транзита власти. Речь идет о механизме ротации управленческих кадров. Прошедший ранее федеральный конкурс «Лидеры России» был призван продемонстрировать: есть молодые люди с подходящими характеристиками, на которых можно сделать принципиальную ставку. Некоторым победителям уже удалось войти в Правительство и АП. Это своего рода сигнал с позиции силы в адрес «старой» элиты, которая в течение всего постсоветского периода дрейфует между «денационализацей» и «национализацией».
Однако в каком направлении будет двигаться Россия после 2024 года пока еще не определено, поскольку транзит власти — это не всегда прямой путь от точки А к точке Б, а скорее нелинейный процесс с множеством переменных. У него точно будет два измерения: внешнее и внутреннее. Говоря о внешнем, мы должны иметь в виду, какую модель измерения использует западный политический мир. Если в его научной среде российская политическая модель подвержена детальному и объективному анализу (Raviot J.-R., 2008, Carothers Th., 2002), то в идеологической оптике Россия волюнтаристски оценивается как страна «бесплодного плюрализма», «демократуры» и «фасадной демократии» и т.д.
Придуманных терминов так много, что их перечисление теряет всякий смысл . Для нас важно лишь то, что все они призваны подчеркнуть «дефектность» российского пути, из чего следует извечная необходимость «демократизации». Это значит, что мы еще сможем увидеть, как на протяжении 2018-2024 наши «западные партнеры» в лице США будут доставать из старых штанов любимый концепт демократического транзита. После десятилетий его апробации на странах Латинской Америки, Африки и постсоветских государствах отказаться от его использования все труднее. It works!
Суть концепта заключается в идеологизированном представлении о том, что в историческом срезе смена авторитарных режимов должна неизбежно привести к установлению демократии по западному образцу. На практике он препарируется таким образом, что становится интеллектуальной ловушкой. Как для населения, так и для элит, не способных сопротивляться разного рода «цветным революциям». Элитам обещают помочь в политической модернизации на правах догоняющей стороны (на примере Польши или Прибалтики), в то время как население верит, что на смену «кровавому тирану» придет демократия, разделение властей, свобода слова, самореализации и т.д. ит.п. Всё это в итоге оправдывает внешнее вмешательство во внутренние порядки суверенного государства.
Применительно к постсовестким реалиями мы можем четко увидеть этот процесс на примере Украины, где идея Майдана — это всегда устремление в некое абстрактное светлое будущее. При этом несостоятельность настоящего объясняется «неготовностью воспринять реформы», незрелостью масс и элит, засилием коррупционных практик ит.д. В теории уход Януковича должен был превратить олигархическую Украину в развитое демократическое общество, но на деле ничего подобного не произошло.
Демократический транзит, инспирированный извне, никогда не ставит целью создание реально действующих демократических институтов власти. Страна погружается в так называемую политическую «серую зону» гибридных марионеточных режимов, где есть внешние признаки демократии, но реальное управление не сосредоточено в руках голосующего населения. Для России теория демтранзита власти актуальна тем, что наша современная история демонстрирует, как минимум, один хрестоматийных пример такой модели.
В начале 90-х Россия пережила т.н. «навязанный переход» (Schmitter Ph., Karl T., 1991), когда демократические институты появились не путем эволюции (здесь можем предаться фантазиям и представить, что было бы, если в Российской империи действительно заработало Учредительное собрание, а наша Государственная дума работала беспрерывно на протяжении ста лет), а были насаждены в явочном порядке. Зачастую изначальные ожидания демократизации резко контрастируют с итоговыми результатами, поскольку революцию задумываю романтики, а пользуются ее плодами отпетые негодяи © Томас Карлейль.
При этом необязательно вести речь о внешнем вмешательстве. Достаточно иметь пассионарное реформистское движение и сильного лидера, способного переломить хребет консерваторам. Сегодня это смешно, но тогда в 90-х таким человеком был Борис Ельцин (романтиком был именно популярный физик и правозащитник Андрей Сахаров, а вот ЕБН выступал в роли практика-политика). О "широких демократических устремлениях" хорошо помнят те, кто участвовал в 100 тысячных митингах в Лужниках в 1989 году, а затем принимал участие в противостоянии Ельцина со Съездом народных депутатов в 1993 г.
C тех пор такой массовой политической активности современная Россия не знала. Набиравшие оборот либерализация цен, шоковая терапия и прочие радости были одних из способов передела ресурсов для осуществления «демократического транзита». Как мы знаем, всё закончилось расстрелом Белого дома и поражением «консерваторов» (или же «красно-коричневых», если кому-то больше по душе эстетично-фанатичный дискурс покойной Валерии Новодворской).
Не лишним будет напомнить, что в этих условиях политического кризиса 1993 года была принята российская Конституция. Было всеобщее голосование, однако, в Чечне и Татарстане выборы не были организованы от слова «совсем», а в 20 субъектах федерации текст Конституции просто не был одобрен (Mendras, 1994). Формально законность соблюдена, но легитимность главного закона страны, кажется уже другой, несмотря на то, что сегодня никому и в голову не придет пересматривать результаты волеизъявления.
Заложенные по итогам сильная президентская власть и слабый парламент вполне соответствуют практикам западных стран, но манера, в которой был осуществлен такой переворот, демонстрирует именно теорию «навязанного перехода», где либерализм и демократия утверждаются не через согласие, а в силовой борьбе. Однако особенность России в том, что мы очень быстро перешли к другому сценарию демократического транзита — «пактированному переходу». Обычно под этим подразумевают изменение авторитарной модели на демократическую с помощью элитного консенсуса, где власть перераспределяется между новыми участниками политического поля с помощью очерченных договоров. Если сделать скидку на то, что в конце 1990х Россия была не авторитарным государством, а скорее наоборот — конгломератом полуавтономных государств -, то всё в таком определении напоминает появление у власти Владимира Путина.
Будучи выходцем из популярных нынче siloviki, то есть одной из укрепившихся на тот момент элитных групп, Путин сумел выиграть в электоральной и аппаратной борьбе у российской олигархии начала нулевых. Однако эта победа была также связана с ресурсами «Семьи» Ельцина, которой Путин дал гарантии. В этом контексте ВВП стал медианной фигурой, которая балансировала интересы различных башен, выступая в роли арбитра внутри российской элиты. Это не противоречит тому, что он сам значительно перерос эту изначальную роль, но ведь нас интересует генезис российской власти в рамках транзитологии.
Сегодня, и на протяжении 2018-2024 гг. задача Путина может быть аналогичной: необходимо предложить стране новую модель транзита, которая учитывала бы три важных составляющих: возможность структурных реформ для ускорения экономического роста, открытость общества в рамках цифрового уклада, надежная вертикаль управления. Это, конечно же, не будет демократическим транзитом, ожидаемым западными государствами, поскольку серьезных предпосылок для широкого народного участия (а тем более недовольства) нет.
Более того, сама специфика российской власти говорит, о том, что любые изменения стоит ждать тогда, когда элиты сами готовы инициировать их. Не будем забывать, что народные фронты (быстро превратившиеся в движения за независимость в республиках СССР) в эпоху перестройки задумывалась как некие аналоги «России молодой», призванные поддержать линию партии на обновление. Весь этот опыт должен быть учтен, чтобы переходный период прошел максимально гладко.
Россия, как самая непредсказуемая страна, не может себе позволить, чтобы операция «Преемник(и)» была пущена на самотек. Возможно мы увидим некие новые формы власти, где Владимир Путин сможет существенно влиять на политический расклад в новой для себя роли. Может ли это быть в рамках Совета Федерации или же Госдумы? Почему бы не представить, что попытки Вячеслава Володина повысить статус Госдумы это подготовка площадки под совсем другого человека? Или материализуются слухи про конституционную реформу и возникнет новый институт Госсовета? Для Путина такие экзерсисы не в новинку, особенно учитывая его опыт «тандема» с Дмитрием Медведевым. Будем пристально наблюдать.
Степан Василенко, редактор портала "Околокремля"